Ранние идеи о реформе японской письменности (XVIII в.) [PDF]

Citation preview

П . Ф. J 0 .7 / .M Ч E U



РАННИЕ ИДЕИ О РЕФОРМЕ ЯПОНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ (XVIII в.) Трудно сказать точно, когда именно появилась в Японии мысль о не­ совершенстве существующей письменности. Однако, можно утвер­ ждать, что необходимость замены имеющейся иероглифической письмен­ ности фонетическим алфавитом уже давно ощущалась в этой стране и для этого имелись различные причины. Возможно, одной из них было знаком­ ство с европейскими науками и письменностью и желание избавиться от необходимости тратить многие годы на изучение нероглифики, чтобы осво­ бодить время для усвоения новых для Японии наук. Еще в период самоизоляции и строжайшего запрета на христианство, которое по мнению сёгунов было средством подчинения страны иностран­ цам, т. е. в то время, когда еще ко всему европейскому японское прави­ тельство относилось с большим недоверием и опаской, существовала науч­ ная школа «рангакуся» («голлановедов»), занимавшаяся изучением гол­ ландского языка и европейских наук. Последователи этой школы проти­ вопоставляли достижения европейских наук, в первую очередь медицины, китайским наукам, которые господствовали в то время в Японии, а также идеологическому оплоту сёгуната — чжусианской идеологии (неоконфу­ цианству). Открытая критика господствующей науки в то время была опаспа, п поэтому всякое выступление против засилья старого носило скрытый характер. Одним из средств ознакомления читателя с Европой были все­ возможные повествования о страпах Запада, авторы которых часто оста­ вались неизвестными п в которых сведения о чужих странах подавались в форме «сказок», «снов» или «повестей». Примером этого могут служить «Сны о России» 1. Подобные произведения знакомили японцев с другими странами, в частности с северным соседом — Россией. Именно они подго­ тавливали почву для более глубокого позпания внешнего мира. Одной из таких работ является и «Сайики-моногатарн» («Повесть о За­ падных краях») Хонда Тосиаки 2. Она была написана в 1799 г., однако смогла быть издана лишь столетие спустя. В «Повести» наряду с описанием 1 Эта рукопись была переведена на русский язык и впервые иадаиа в Советском Союзо. C m . «Оросиякоку суймудап (Сны о России)», издание текста, введение, перевод « комментарии В. М. Константинова, М., 1961. 2 «Хопда Тосиаки сю:*, комментарий Хондзё: Эйдзиро:, — «Кинсэй сикай кэйДзай гакусэцу тайкэй», Токио, изд-во «Сэибуидо:», 1935. Далее ссылки на эту работу Даются в тексте с пометой «Саипки-моногатари». 187



различных стран Запада, их географического положения, промышлен­ ности, образа правления, культуры, обычаев, техники и многих других областей жизни дается сравнение всего этого с тем, что существовало тогда в Японии. Автор повести Хонда Тосиаки был хорошо осведомлен о пол оженил в стране, так как одно время находился на правительственной службе в качестве переводчика голландского языка и имел возможность много пу­ тешествовать по стране и видеть разные стороны быта. Хорош о эрудиро­ ванный для своего времени Хонда смог критически осмыслить причины экономической и политической отсталости страны, которая к тому времени уже более полутораста лет проводила политику самоизоляции (сакоку сэйсаку) . Среди многих препятствий, стоявших на пути развития Японии, он указывал также и на иероглифический письменный язык. Именно иеро­ глифическая письменность вместе с господством китайской науки, по его мнению, и являлась одной из помех на пути развития и усиления страны. Однако вопросы письменного языка не рассматриваются у Хонда в отрыве от других явлений жизни Японии и от достижений науки и куль­ туры на Западе. При оценке различных сторон человеческой деятельности основным критерием для него является практическая польза и целесооб­ разность. Отличие, например, европейской живописи от японской и китай­ ской он видит прежде всего в следующем: «Цель европейских картин со­ стоит в том, чтобы приносить пользу, и поэтому эти картины создаются с величайшей тщательностью и предметы на них показаны такими, каковы они в действительности» («Сайики-моногатари», стр. 155). Его внимание привлекают величайшие сооружения мира — пирамиды в Египте, вавилонская башня, колосс родосскип, царь-колокол в России и т. д. Ho вместе с этим он отмечает, что «не только в крупных вещах, но и в создании мелких предметов с ними (европейцами. — П . T .) не может сравниться никакая страна. Например, среди привезенных голландцами в Японию предметов ничто не вызывает такого изумления, как часы. По тонкости работы они подобны разрезанному волоску!» («Сайики-моногатари», стр. 157). Книги, написанные иероглифами, он сравнивал с европейскими, «в которых детально описывается, как изготовлять различные чудесные приборы. К каждому описанию прилагается чертеж с условными знаками. Эти книги сделаны так искусно, что, кажется, что они ведут тебя, взяв за руку» («Сайики-моногатари», стр. 157). Он описывает географическую карту земного шара, попавшую в Япо­ нию из Европы, где к тому времени искусство картографии было х о р о ш о развито последователями известного антверпенца А брахама Ортелия, создателя одного из первых всемирных атласов (1569). «Длина ее превы­ шает одно дзё , а ширина — 7—8 сяку 3. Отпечатана она при помощи мед­ ных гравировальных досок и ярко раскрашена золотом, серебром, к и н о ­ варью и лазурью. Трудно выразить словами, как тщательно она сделана!» («Сайики-моногатари», стр. 158). Превознося, таким образом, совершенство всевозможных средств передачи научных данных с помощью книг с рисунками и чертежами и карт, Хонда противопоставляет им закостенелый китайский стиль изло­ жения в научных трактатах, где главное — это форма изложения, стан­ дартное изящество и количество использованных иероглифов. Н а изучение тысяч этих знаков тратится вся жизнь, подчеркивал он, вместо того чтобы, подобно европейцам, направить человеческий ум, способности и таланты на другое — на овладение лучшими достижениями человеческой мысли. Иероглифическая письменность, по его мнению, не может быть посред3 I д з е = 3,03 л , I сяку — 0,303 м. 188



ником между учеными, она не оставляет времени на изучение чего-либо



нного, кроме иероглифов, и именно поэтому от нее и следует отказаться. В этой связи Хонда пришлось остановиться на различии в письмен­ ных языках Востока и Запада. Отвечая на вопрос» есть ли в Европе иеро­ глифы, он писал: «Там нет таких иероглифов, как в Китае и Японии. У них всего только 25 знаков, но их вполне достаточно для письма» («Сайнки-моногатари», стр. 154). Хонда считал, что латинский алфавит из 25 букв является универсаль­ ным для всех ученых Европы, Африки. Нам трудно судить, в какой мере он отличал европейские языки один от другого, так как японцы не имели возможности встречаться с какими-либо иными иностранцами, кроме гол­ ландцев из фактории на острове Дэдзима, у Нагасаки, и тем более сравни­ вать письменность разных народов. «Япония переняла китайскую письмен­ ность, в которой для каждого предмета и каждого понятия употребляется особый письменный знак, вследствие чего невозможно обойтись без боль­ шого количества таких знаков. Так, например, для слова ^ (т э н гнебо’ ) у нас имеется один знак, а у них (голландцев. — П . T .) четыре — * л>\ i{jj (ти 'земля’) обозначается у нас одним знаком, а у них четырьмя T — J]/ К 4. На первый взгляд может показаться, что четырех знаков для этого много и проще было бы обойтись одним иероглифом. Однако количество китайских иероглифов так велико, что для того чтобы их запомнить, надо тратить титанические усилия в течение всей жизни, но даже и этого бывает недостаточно. Если же, предположим, найдется человек, который сумеет запомнить все иероглифы, то спрашивается, какая от этого будет польза стране? Письменность существует для того, чтобы описывать события и излагать всякого рода дела, поэтому было бы много удобнее пользоваться каной, а не забивать голову десятками тысяч китайских иероглифов» («Сайики-моногатари», стр. 154). Практические требования, предъявлявшиеся со стороны Хонда к род­ ному языку или, вернее, к его письменности, состояли в том, чтобы стало возможно средствами этого языка обучать новым наукам, только теперь уже не китайским, а европейским — навигации, географии, астрономии. Без этого невозможно овладеть европейским искусством строительства и вождения кораблей, а без кораблей и развития морского транспорта нет будущего у такой морской страны, как Япония. В дальнейшем знакомство Хонда с новой научной тематикой и терми­ нологией привело его к мысли об ограниченности фонетических возмож­ ностей и японской азбуки — каны. «Японская ироха это то же, что и кана. В ней 48 знаков, т. е. почти вдвое больше, чем в европейском алфавите, и поэтому может показаться, что этих 48 знаков достаточно, чтобы записать любой звук, однако это совсем не так! Ими нельзя записать даже 43 группы рифм, на которые делятся слова в китайском фонетическом трактате „Юньцзин“» 6 («Сайики-моногатари», стр. 155). Впрочем, «эти 43 группы, — продолжает Хонда, — тоже не дают возможности записать все варианты звучания иероглифов. В „10ньцзине“ дается лишь примерное звучание ие4 В приведенных примерах Хопда пользуется катаканой для фонетической за ­ писи голландских слов hlmel и aarde и передает долготу звука посредством черты, которую оп считает самостоятельной графической единицей. К тому времени пред­ ставители школы «раигаку» уже имели опыт транскрибирования голландских слов при помощи слоговой азбуки (кана). Если долгие гласные родного язы ка в япопской орфографии обозначались различными знаками капы, то двойной гласный голланд­ ского, а затем п других языков транскрибировался посредством черты. 6 Упомипаемый здесь фонетический трактат «Юпьцзпн» является одной из первых в Китае фонетических работ, посвященных учению о классах рифм, или делению слов китайского языка на 43 группы по признаку сходства слоговых окончании. Этот трак­ тат вышел в Китае в 1161 г., но в дальнейшем на смену ему пришли «Гуаньюнь», «Цпньлюэ» и др. В Японии, пачипая с периода Камакура (1192—1333), «Юньцзин» становится основным классическим произведением по вопросам фонетики. C m . «Нихон оунгаку дандзитэи», Токио, изд-во «Синсюся», 1932, стр. 213. 189



роглифа, чтобы подсказать, как его следует читать. Ho поскольку сама основа письменности несовершенна, она с каждым годом осложняется все больше и больше. А наши люди, позабыв обо всем на свете, тратят все свое время на изящество слога, и когда приходит старость, то раскаиваться уже поздно. Самое полезное для нас — это понять сказанное выше и пе­ рестать делать то, что не приносит пользу нашему государству» («Сайикпмоногатари», стр. 155). Критика иероглифического письма не была у Хонда оторвана от об­ щего наступления против господства неоконфуцианства, но поскольку последнее было идейным оружием сёгуната, постольку, как уже говори­ лось, открыто подрывать его основы было опасно. Этим и объясняется, что борьба против феодального режима дома Токугава, против догматизма китайских наук и чжусианской философии, морали и этики приняла у Хонда форму отдельных выпадов, целью которых было доказать, что все китайское не только не может более оставаться примером для подражания, но даже является препятствием на пути развития действительно научной мысли. «В Японии есть люди, которые слывут великими конфуцианцами (тайдзю ), но и они мало что знают даже о какой-либо одной, отдельно взя­ той стране. А у голландцев учеными считаются только те, кто владеет язы­ ками более тридцати народов и прекрасно осведомлен о политике и эко­ номике этих стран. Этому способствует то, что букв у них мало, благодаря чему энергия направлена не на изучение письменности, а всего другого» («Сайики-моногатари», стр. 154). Этот практицизм Хонда отличает его от сторонников «кокугаку» («оте­ чественной науки»). Если последние, пропагандируя чисто японские идеи и выступая против китайского засилья, звали вернуться к старым языко­ вым нормам эпохи Hapa и Хэйан и здесь найти истинные образцы для фор­ мирования современного им языка, то у Хонда нет такого увлечения тра­ дициями прошлого и не в них он ищет возможностей для развития письмен­ ного языка, в соответствии с новыми задачами, стоящими перед страной. Пропагандист всего нового, Хонда Тосиаки выступает за политику корен­ ного поворота, и поэтому он в первую очередь предлагает избавиться от всего китайского — будь то «континентальная наука», консервативная и закостенелая, или же иероглифическая письменность, «изящество стиля» и т. д. Наряду с этим он делает попытку доказать вообще отсталость идеи китаецентризма — этого широко распространенного в самом феодальном Китае и навязываемого им соседним странам убеждения в том, что именно «Срединная империя» является культурным и политическим центром по отношению ко всем другим «варварским государствам». Хонда даже за­ являет, что не Китай, а развитые государства Запада являются истинными «отцом и матерью для всего человечества» («Сайики-моногатари», стр. 188). Анализируя возможности экономического развития Японии как мор­ ской державы за счет «освоения» по примеру Англии чужих территорий, Хонда пришел к заключению, что только опыт сильных европейских го­ сударств может быть полезным для Японии. Противопоставление Китая Европе или, вернее, сравнение путей их экономического развития привело его к утверждению, что только на европейском пути стало возможным та­ кое развитие науки, техники и промышленности. Отсюда он делает вывод, что только за счет внешней торговли и экспансии происходит то накопле­ ние богатств, без которых невозможен рост могущества государства, а с ним и обеспеченности народа средствами существования. Кстати сказать, это его оправдание агрессии широко использовалось в дальнейшем и милитаристской Японии. Д ля того чтобы быть более убедительным, он нарисовал яркие кар­ тины того, к чему привели Японию самоизоляция и существующая система



т



управления. Страшный голод в годы Тэммэй (1781—1788), случаи людоед­ ства и колоссальное количество смертей от голода описаны им с потрясаю*



щими деталями. «За четыре года, с 1784 по 1787 г., в двух провинциях — Муцу 11 Дэва — умерло от голода около двух миллионов человек. Разве можно с этим мириться?» («Сайики-моногатари», стр. 165). Касаясь политики правительства сёгуна, Хонда довольно смело писал: «С эпохи Кэйтё (1596—1614) постепенно наступило спокойствие, но и сей­ час еще не искоренены следы междоусобиц, и в политической ж и з н и го­ сударства остается еще много прежнего... И если теперь не осуществить реформы, то народ будет окончательно обессилен и ему не уцелеть! Ведь должны же быть найдены какие-либо способы и средства, чтобы добиться успеха в будущем. Однако для этих дел не всегда находится умный пра­ витель. А если такового нет, то нужно вспомнить о мудрых старых вас­ салах. Ho пока все поймут это, вассалы теряют силы, стареют. Если и появляются талантливые люди из низов, которые с усердием занимаются государственными делами, то их на полпути обходят другие, и они так и не могут добиться ничего и волей-неволей должны уходить на покой и бес­ полезно заканчивать свою жизнь» («Сайики-моногатари», стр. 169—170). Так Хонда с сожалением отзывается о правителях Японии, из кото­ рых еще никто не осознал необходимости реформ, предлагаемых им. Maцудайра Саданобу (1758—1829), одно время управлявший страной и как-будто решивший ослабить запрет на торговлю со странами Запада, в том числе с Россией, вынужден был уйти от дел 6. И по-прежнему ост­ рой оставалась необходимость предпринять что-либо для облегчения тя­ желого положения народа: «Если ничего не делать и оставить все по-ста­ рому, снова будет голод, он по-прежнему будет косить народ, который мог бы стать великим созидателем» («Сайики-моногатари», стр. 166). Настаивая на необходимости изменения существовавшего внутри государства положения, Хонда, как уже указывалось выше, видел выход в том, чтобы учиться у европейцев, а для этого он считал необходимым, в частности, отказаться от иероглифической письменности. Иероглифиче­ ская письменность, в его понимании, являлась носителем старой китай­ ской культуры, наложившей свой отпечаток и на японскую. Эта письмен­ ность стала теперь препятствием дальнейшему развитию Японии. Вместо нее он предлагал принять латинский алфавит, которым, по его словам, пользуются «во всем мире», ибо «нет ничего на свете, о чем нельзя было бы сказать при помощи этих 25 букв» («Сайики-моногатари», стр. 155). Вышеизложенные высказывания Хонда, относящиеся к концу XVIII в., дают некоторое представление о том, что к этому времени в стране начинала созревать идея о необходимости реформ и шла скрытая борьба за обновление Японии. За полвека до появления «черных кораблей» командора Перри в умах наиболее передовых людей эта страна была уже открыта для связей с внешним миром. 6 В этой связи Хонда описывает факт получения русскими разрешения на при­ ход корабля в Нагасаки, поело того как Адам Лаксман привез Кодаю из Петербурга в Японию.